... дорогой Жорж, мое посвящение не приумножит блеска имени, которому предстоит чудесным образом осветить эту книгу, однако рукой моей водили отнюдь не смирение и не корысть. Этим посвящением я желал бы засвидетельствовать истинную дружбу, которая связует нас вопреки нашим долгим странствиям, нашим уединенным трудам и злоречию света. Чувство это без сомнения никогда не остынет. Радость, с какой я вывожу в начале своих многочисленных сочинений имена друзей, отчасти искупает те огорчения, которых стоили мне эти творения, ибо они даются мне нелегко да вдобавок навлекают на меня упреки в устрашающей плодовитости — словно мир, который я описываю, менее плодовит! Как будет прекрасно, Жорж, если однажды какой-нибудь знаток литературных Древностей обнаружит, что все эти имена принадлежали великим и славным людям, чьи благородные сердца горели святой и чистой дружбой! Разве не должен я гордиться этим несомненным счастьем больше, чем неверным успехом? Разве не должен счастлив быть человек, хорошо Вас знающий, если может назвать себя, как это делаю я,
Вашим другом
Оноре де Бальзаком.
... Сонет первый
Не раз, в тонкой шелковой сорочке — обнажив шпагу, я с недрогнувшим сердцем — ждал нападения разъяренного быка — и удара его рогов, более острых, чем полумесяц Фебы.
Я взбирался, напевая андалузскую сегидилью, — на вершину редута под градом пуль, — я бросал свою жизнь на зеленое сукно случая — и вовсе не дорожил ею.
Я мог голыми руками вынуть ядро из жерла пушки, — но теперь я, кажется, становлюсь боязливее робкого зайца, — пугливее ребенка, которому за занавеской мерещится призрак.
Ибо, когда ты смотришь на меня своими кроткими глазами, — на лбу моем выступает холодный пот, ноги у меня подкашиваются, — я дрожу, я отступаю, храбрость мне изменяет.
Сонет второй
Этой ночью я хотел заснуть, чтоб увидеть тебя во сне, — но ревнивый сон бежал моих вежд, — я подошел к окну и взглянул на небо, — думая о тебе, я всегда возвожу очи горе.
Странность, причиной которой может быть только любовь, — свод небесный утратил свой сапфировый цвет, — алмазные звезды в золотой оправе погасли — и бросали на землю безжизненные взгляды.
Луна, лишившись серебра и лилей, — грустно плыла по хмурому небосклону, — ибо ты отняла у неба все его великолепие.
... твоя туманная долина с ее голыми и лесистыми холмами, твои замечательные, залитые солнцем провансальские луга с их прозрачными ручейками — все это бесконечное разнообразие Божьего мира будет постоянно напоминать тебе о бесконечном однообразии твоего сердца.
... как жить без этой пленительной музыки, если сердце переполнено любовью?
... вот истинная любовь без всяких "если": либо она есть, либо ее нет, и когда она есть, она проявляется во всей своей безмерности.
... теперь, когда разделявшая нас стена почтительности рухнула, я могу, дорогое дитя, открыть тебе свое сердце. Сердце это, закованное в непробиваемую броню суровости, исполнено нежности и преданности, пропадающих втуне; но ни одна женщина не разгадала этого, даже та, которую с колыбели прочили мне в жены. Вот отчего я с такой горячностью ударился в политику. У меня не было любовницы — я посвятил себя Испании. Но и Испания от меня ускользнула! Теперь, когда я никто, я могу спокойно созерцать мое растоптанное "я" и спрашивать себя: зачем в нем пробудилась жизнь и когда она его покинет? Зачем племя рыцарей наградило своего последнего отпрыска рыцарскими добродетелями, африканскими страстями, пламенной любовью к поэзии, если семена эти обречены покоиться в грубой оболочке, если им не суждено пустить росток и родить лучезарный цветок, источающий восточные ароматы? Какое преступление свершил я еще до рождения, что никому не внушаю любви? Ужели с самого рождения уподобился я обломку разбитого судна и обречен окончить свои дни на бесплодной песчаной отмели? Душа моя, как выжженная пустыня, где гибнет все живое. Горделивый отпрыск утратившего былую славу племени, полный бесполезной силы и нерастраченной любви, молодой старик, здесь не хуже, чем в любом другом месте, буду я влачить жалкое существование, как последней милости ожидая смерти. Увы! Под этим туманным небом ни одна искра не возродит огня в той горстке пепла, которой стала моя душа. Поэтому умирая, я скажу, как Иисус Христос: "Боже мой, Боже мой, для чего ты меня оставил!". Ужасные слова, всю глубину которых никто не мог постигнуть.